Ловец Душ - Страница 5

– Тихо! – раздался монотонный голос, повторявший эти слова тысячи раз. – Суд начинается!

В один момент гомон прекратился, и в зале повисла грозная тишина, нарушаемая лишь редкими шепотками зевак.

– Слушается дело Натальи Москвиной, – начал все тот же монотонный голос, – и… – голос запнулся. Похоже, даже суд не знал, что за птица стоит рядом со мной.

– Обвиняемый, представьтесь, – потребовал один из судей, пытаясь замять неловкость.

– Николай Савков, – хрипло отозвался обвиняемый и едва не рухнул на пол без чувств.

– …и Николая Савкова, – уже веселее поведал обладатель голоса.

– Обвинитель, приступайте, – снова кивнул судья, и с его парика посыпалась кукурузная мука.

– Н-н-наталья Москвина об-об-обвиняется в убийстве, – я поперхнулась от возмущения, – то есть в к-к-краже… в краже в-ва-вазы… А-а-астиафанта… да. – Паренек разволновался, отчего заикание стало особенно заметным, и совсем сник. Густо краснея, он бросил на меня жалобный взгляд, будто умоляя обвинить саму себя.

– Виселица! – вдруг произнес главный судья без вступлений, недослушав пламенную речь паренька. Мы с обвинителем одновременно моргнули.

Мне показалось? Я ослышалась? Что значит «виселица»? Это такой судейский юмор? Теперь мне стало действительно страшно, я лихорадочно теребила свою длинную, почти до колен, светлую косу, и уже сама жалобно смотрела на ошарашенного обвинителя. Тот никак не мог понять, что же произошло на самом деле.

Судья взял в руки молоток:

– … и этого, – он ткнул в сторону Николая, – повесить!

Казалось, Савков даже не обратил внимания, что его только что приговорили к смертной казни. Он с трудом повернулся ко мне и как-то нехорошо усмехнулся, зло.

После громкого удара судейского молотка ошеломленный зал загудел как пчелиный рой, обсуждая невиданное решение. Потом этот суд войдет в анналы истории как самый быстрый и жестокий за все время существования Окского королевства.

* * *

Закрытая, без единого окошка карета, опечатанная сильнейшей магией, тряслась на кочках и колдобинах. Я крепко вцепилась в деревянную лавку и через темноту пыталась рассмотреть сидящего напротив мужчину. Он закрыл глаза и прислонился к тонкой стенке кареты, грудь его тяжело вздымалась. Похоже, диметрил доставлял ему настоящее страдание. «Так тебе и надо!» – подумала я, но как-то вяло, уже не радуясь отвратительному состоянию новоявленного недруга.

Извне доносился шум улиц, чьи-то визгливые голоса кричали: «Смотри, смертников везут!» Потом все стихло, колеса перестали выстукивать по брусчатке чечетку, и карета пошла плавно, словно по грунтовой дороге. В щелочку через дверь пробивалась тоненькая полоска света и струйка чистого прохладного воздуха. Николай застонал и заерзал на лавке.

– Больно? – тихо спросила я, сама удивляясь участию, просквозившему в голосе.

– Нормально, – прохрипел он. – С чего вдруг озаботилась?

Я пожала плечами и замолчала, потом вовсе отвернулась.

Отчего-то представилась моя ничем не прошибаемая мамашка. Ей придут вести о моей кончине, и она нарядится в узкое черное платье, подчеркивающее каждый изгиб еще стройного тела, и, прикладывая к сухим глазам шелковый платочек, будет повторять знакомым: «Несчастную девочку убило наше правосудие, как, впрочем, и Игоряшку!» Потом она еще несколько дней поиграет на сочувствующую публику, снимет траурную вуаль и забудет, что у нее когда-то была дочь.

Когда четвертовали отца, она вела себя именно так.

– Тебе страшно, Наталья Москвина? – вдруг прохрипел Савков.

– Нет, – отозвалась я.

Фальшиво, да и наплевать! В конце концов, именно из-за Николая – как его там? – Савкова меня сейчас повесят!

Честно говоря, я уже была чуть жива от накатывающего волнами страха. Моменты леденящего ужаса перемежались с таким же ледяным спокойствием. И не верилось. Не верилось, что через каких-то полчаса я перестану чувствовать, говорить, думать. Еще меня мучил вопрос: это больно, когда веревка затягивается на шее, перекрывая дыхание?

– Умирать всегда страшно, так ведь, Наталья Москвина? – продолжал он измываться.

– Не знаю, не пробовала. – Я замолчала и неожиданно для себя ужасно разозлилась. – Послушай, что ты от меня хочешь?! Позволь напомнить, милсдарь, ты тоже будешь висеть, вывалив язык! Кстати, – добавила я, успокоившись и стараясь не замечать его ироничного хмыка, – мужики разлагаются быстрее женщин, а все оттого, что вы…

Карета остановилась так резко, что я слетела с лавки, ткнулась лицом в колени Савкова и тут же отскочила, как от чумного. Дверь открылась, от яркого дневного света потемнело в глазах.

– Выходите, – приказал охранник, схватил меня за шкирку немытой ручищей и одним рывком выволок на свежий воздух. Не подумайте обо мне превратно, наверное, смертники не должны зацикливаться на таких вещах, но отчего-то меня одолела брезгливость, когда эта лапа схватила меня за ворот.

Снаружи меня ожидало престранное открытие: мы оказались на лесной заброшенной дороге, ведущей к затопленным угольным шахтам. Вокруг бледнели тонкие стволы молодых ярко-желтых березок, за ними высился старый еловый лес. Рядом с нашей каретой стояла другая, серая, незаметная, с четверкой лошадей, спокойно жующих пожухлую траву. Невдалеке маячила конная стража, высматривающая нежелательных соглядатаев. Савков между тем, скользнув по высокой ступеньке, вывалился на землю, потом тяжело поднялся на ноги. Никто и не думал ему помогать.

Я ничего не понимала, но, похоже, казнь откладывалась на некоторое время. Это хорошая или плохая новость?